Каждый пишет, как он дышит

Дмитрий Холин, чья выставка «Зимние забавы» в центре ИЗО продлена до 13 января, родился в год Собаки и собак обожает настолько, что на многих его картинах, если присмотреться, можно разглядеть хоть маленькую, да собачку – личный талисман художника. Само собой, живые псы в особом почете: много лет в семье жила чау-чау Молли, теперь есть любимица-лабрадорша Маня, Манюня. Кошек он тоже всецело приветствует, домашней мурлыке Мусе уже 12 лет.

Впрочем, четвероногих любить легко: как говорится, чем лучше узнаю людей, тем больше нравятся собаки. Но Дмитрий и людей любит, и даже, что совсем удивительно, к собратьям по творческому цеху не питает ни зависти, ни ревности и во время нашей встречи так и норовил свернуть с рассказа о себе к восторгам и похвалам в адрес коллег, обитающих в соседних мастерских...

— Дмитрий, вы занимаетесь живописью с детства?

— В детстве много чем занимался. Я родился в Коврове, в школьные годы в Доме пионеров 6 лет ходил в студию народного танца. Мы тогда, в начале 80-х, обтанцевали всю область, все первые места на смотрах занимали, сюиты делали великолепные на полчаса. Изостудию тоже посещал, но время от времени. Лыжами, дзюдо увлекался...

— Как у Агнии Барто – «...драмкружок, кружок по фото, а мне еще плясать охота»?

— Да, и сыновья у меня, Данька и Максим, тоже долго себя искали, сейчас один в строительном колледже на специальности дизайн, другой на физмате в универе. А что касается драмкружка – нет, это была студия пантомимы при ДК имени Ленина, которой руководила Людмила Даниловна Галиченко. Я вообще-то человек неразговорчивый, наверное, она во мне это увидела – склонность к пантомиме, мимансу. Тем более я тогда был худой, тренированный, на шпагат садился...

Мы разные вещи ставили – и философские, и сюр, и чисто клоунские номера. Пантомима всегда со мной была. Хотелось после школы поступить в эстрадно-цирковое училище. А мама уговаривала пойти в железнодорожный техникум. Может, представляла картину, как я, став машинистом, веду поезд, а она мне с платформы машет платочком...

Но у меня имелись задатки к рисованию. Были всякие картинки, почеркушки, нашлепки - места-то там у нас красивые, пробовал акварелью писать пейзажи. Это и перебороло. Пошел в изостудию к художнику-медальеру Сергею Холоднову. Он учил жесткому линейному рисунку, учил чувствовать форму предмета, подготовил к поступлению на владимирский худграф.

— Живопись победила театр?

— Не насовсем. На худграфе я поначалу даже тренинги проводил, к посвящению в студенты мы сделали полутарочасовую программу без слов, только на музыке и клоунских гэгах. Публика была в восторге! Получилось, что это лебединая песня, постепенно увлечение начало угасать. Возможно, потом некая театральность вылилась в картинах.

— Вас называют молодым представителем владимирской пейзажной школы, продолжателем ее традиций. А вы помните свою первую встречу с работами этого направления, свое первое впечатление?

— Когда я поступал в институт, в парке 850–летия была галерея, где мэтры каждый год выставляли свои новые работы. Тогда я их и увидел. Это было очень сильное впечатление. По сравнению с серой общепринятой живописью это было необыкновенно свежо, легко, воздушно, ярко...

На худграфе у нас были очень хорошие преподаватели – Рузин Владимир Иванович, Колов Юрий Григорьевич, Изотов Михаил Николаевич. Я учился у Мухина Вячеслава Алексеевича, Улитина Владимира Ефимовича... Преподавала у нас и Наталья Кимовна Бритова, а вместо нее иногда приходил Ким Николаевич. Я помню, как впервые он вошел – мощный человек, огромный, сразу стало видно – «школа» пришла! А если серьезно, то ведь никто из основателей владимирской школы учеников в прямом смысле этого слова не имел. В Мстере есть школа, там действительно учат, передают опыт, ремесло. У нас же можно, наверное, говорить лишь о близости художественной манеры.

Вот Володя Хамков - этюдист от Бога, великолепные работы делает на пленэре, выкладывается полностью, за 2 часа может записать большой холст. По-моему, его творчество - это продолжение линии Николая Мокрова. А вообще, если ты художник из Владимира и пишешь ярко, всякий сразу скажет: вот «владимирская школа»! Ведь это бренд, да еще какой. А под этот бренд иногда пристраиваются персонажи, которые к владимирской школе никакого отношения не имеют. Некоторые личности, которые пишут совершенно одинаково, но на своем сайте вешают портрет Бритова...

Ким Николаевич, был бы жив да увидел это, такое бы крепкое словцо сказал, как он умел! Надо пропагандировать владимирскую школу, но не надо к ней примазываться. Мягко говоря, некрасиво это – поработайте, попишите сначала! А жизнь потом все расставит по местам...

— То есть продолжение традиций и подражательство – это принципиально разные вещи?

— Главное – быть самим собой, а там уж пусть искусствоведы думают. Мне повезло, я не очень долго себя искал, хотя вначале делал работы в реалистической манере. Они, кстати, были успешны коммерчески, все проданы. Не каждый ведь понимает декоративную манеру владимирской школы. У меня даже сын честно говорит: пап, я не понимаю. Обидно, конечно, но это его право. Некоторые и вовсе посмотрят – а это что за мазня? Говорят, вот реалистичная картина – хорошая картина, все похоже, как на фотографии!

— Кстати, о фотографиях. Как вы относитесь к их использованию художниками?

— Не надо судить художника за использование фотографий. На пленэре берешь состояние, эмоцию. А по фото потом можешь уточнить рисунок. Я не использую фотографии, но это не показатель, главное, чтобы был создан образ. Как – это дело художника. Каждый пишет, как он дышит.

— Но сейчас ведь и портреты по фото пишут, и это очень модно, предложений множество. Это вообще имеет отношение к искусству, или чистая коммерция, вид услуг?

— Не так уж и модно, было б модно и выгодно, все бы этим занимались. Как в 90-е все ради заработка красили пасхальные яйца и шкатулки, весь худграф тогда подсел на них. Наверное, коммерция все-таки. Но ведь сейчас и век бешеный, скорость жизни другая. Раньше сеансы у художника шли и по полгода. А сейчас время в дефиците, современным людям негде его взять для многочасовых сеансов. Вот и пишут по фото. Это ремесло, но этим тоже надо уметь заниматься, и творческую работу видно сразу.

— Вы процитировали Окуджаву – «каждый пишет, как он дышит». У вас легкое дыхание?

— Да, я стараюсь идти по жизни легко, с юмором. И с людьми мне везет, у меня много друзей и нет недругов, или же я просто их не замечаю, может, и хорошо, что не замечаю. Все мужики - большие дети, это вы, женщины, взрослеете быстрее. Приятно за детством спрятаться – ну что там взять с ребенка?

У меня образы, темы, видения – всего в голове много. Я зажгусь быстро, заварю кашу, она кипит-кипит, я ее помешиваю, каша варится, а потом, если вдруг отвлекли – охладеваю. Каша остыла. Потом, через два-три дня, дописываю, скрипя сердцем и руками, но работа уже и по композиции вяловатая, и по цвету пролеты есть... Доделал и убрал скорее. Совсем иначе смотрится то, что родилось на одном дыхании.

Пока так! А лет через 20, может быть, и на «грусть» в творчестве выйду – нельзя же все время веселиться...

— Ну, грустного в жизни и так хватает. А у вас даже зима веселая, и выставка называется не как-нибудь, а «Зимние забавы». Зима – ваше любимое время года?

— Я же «зимник», родился 9 февраля. А потом, если живешь в России, как не любить зиму? У нас же не лето круглый год. Да и большинство русских праздников приходится на зиму – рождество, святки, масленица. И новые праздники появляются – только пиши! Я стараюсь давать работам двойные названия - это привязка и к месту, и к событию. Конечно, это стилизация – это и не историческое полотно, и не реалии нашей жизни. Возможно, это наше будущее? А почему бы нет?

У меня тут, в мастерской, куча бумажек, все исписано, а то, бывает, и на руке запишу – это все темы! Суздальская верста, праздник лаптя, владимирский каток - под каждую тему в голове уже есть работа. Для меня творческий рост – это когда есть темы, они не кончаются, воплощаются на холсте. Это здорово, я счастливый человек. Вот вдруг если шорка какая-то спереди упадет, и все темы кончатся – это будет страшно.

— Судя по количеству творческих планов, пока что вам это не грозит! Вы когда-нибудь считали, сколько уже написали работ?

— Здесь в мастерской 350, не считая этюдов, да сколько уже ушло, продано... Много.

— А вы легко расстаетесь со своими картинами?

— Что вы, очень тяжело. Несколько дней после этого ходишь, как потерянный, из угла в угол, в голову ничего не лезет, работать не в состоянии. Морально легче отдавать в музеи, а если за это еще и платят – вообще великолепно. Обычно музеям художники картины дарят, и далеко не худшие. А повторы, работу на заказ я не очень люблю, это уже расчет, душа уходит из картины.

Так что расставаться тяжело, если это большая работа. Этюды-то еще напишутся, мест красивых у нас много – и в Мстере, и в Корове, и в Суздале, и во Владимире. Владимир я очень люблю, живу здесь с 1987-го года, всю сознательную жизнь, и здесь мне творчески дышится очень легко.

— ... и на ваших работах одновременно очень уютный и жизнерадостный! Лучшее продвижение бренда Владимира. Поэтому, например, «Владимир праздничный. День города», мне кажется, должен висеть в нашей мэрии.

— Да нет, не висит, у меня в мастерской лежит прекрасно. Сложно расстаться, тем более что это программное произведение.

— Продолжим тему купли-продажи. Сейчас, по-моему, обычные люди, не коллекционеры, стали чаще покупать картины для себя, но при этом иногда руководствуются правилом: это хорошая картина, она дырку на обоях прикрывает! Вас не обижает такой подход?

— Нет, ради Бога. Я даже рамы делаю очень простые, реечные, - покупатель все равно поменяет, потому что эта ему под обои не подходит. Его право. Вот искусствоведы иначе подходят к покупке, они обычно берут одну старую, раннюю работу, другую 10-летней давности и третью свежую. Им интересен процесс роста.

— А обычному зрителю, не искусствоведу, вы могли бы посоветовать, как выбрать картину для покупки? Чем руководствоваться?

— Не знаю... Знаю как, например, обувь выбирать – сразу вижу, что эта моя, а эта не моя… Так же и с картинами, видимо. По первому впечатлению, наверное, оно не обманет. Нравится - не нравится – это абсолютно нормальный подход, не надо его стесняться.

Если же она вялая, никакая, то и ответной эмоции не вызовет. Можно еще спросить у самого художника, какую его работу купить, он посоветует. Но все относительно, и мое мнение тоже, надо иметь свое. И обязательно записать его в книге отзывов, что именно понравилось и почему. Это идет на пользу развития твоего вкуса.

— Что еще надо сделать на выставке, кроме отзыва? Вообще, как ее лучше смотреть, есть какой-то алгоритм?

— Могу рассказать, как я смотрю. Сразу, как войдешь в выставочный зал, надо посмотреть издалека – большое видится на расстоянии, однозначно. Самое лучшее всегда и висит на лучшем месте, на ударной стенке, не самое удачное – за стеночкой по уголкам. А потом я иду и понравившиеся работы смотрю очень подробно.

Можно постоять возле них, отойти подальше, подойти поближе. Но мне-то интересно, как это сделано. Признаюсь, я даже холст с изнанки стараюсь рассмотреть, потому что мне кухня тоже важна. Если есть потеки краски, рейки запачканы меня это немножечко коробит, делаю вывод, что художник хоть и гениальный, но неаккуратный. Я еще и аккуратист, холсты и подрамники готовлю себе сам – фабричные сейчас некачественные, а если рейки при перевозке поцарапались, побились – обязательно закрашу.

На этом наш почти двухчасовой разговор и закончился: взглянув на часы, аккуратист с легким творческим дыханием Дмитрий Холин вспомнил, что обещал приятелю-художнику перевезти его холсты, и заспешил на помощь. А попозже перезвонил и попросил написать об еще одном владимирском художнике. Совсем неудивительно, что недругов, несмотря на талант и успех, у него нет...